Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №8 за 1997 год
Наконец в 1942 году в Харбине увидела свет весьма обстоятельная книга, посвященная жизни и деятельности Унгерна, — «Легендарный барон». К ней приложена карта-схема походов Азиатской дивизии по Монголии и Забайкалью, семейные фотографии, подробное описание его учебы, службы, походов, сражений — вплоть до пленения и позорного спектакля этапирования в клетке на открытой платформе из Забайкалья в Новониколаевск... Автор книги Н.Н.Князев называет себя соратником барона и утверждает, что его книга «должна служить достоверным источником для изучения белого движения в Восточной Сибири».
Финансовому состоянию Азиатской дивизии, наличию тех или иных ценностей в ее главной кассе автор посвящает специальную главу. Нет возможности рассмотреть здесь все начинания барона по укреплению материального положения дивизии, его грандиозные планы по реорганизации денежного хозяйства Монголии и т.п. Касса дивизии в отдельные периоды действительно располагала весьма значительными средствами, в основном за счет «призов войны» (захват банков и прочее). Только из Даурии было вывезено 360 тысяч золотых рублей. Несколько пудов золота и серебра было захвачено в китайском банке при взятии Урги (Улан-Батора). Но все эти богатства тратились так же быстро, как и приобретались...
После поражения дивизии Унгерна под Троицко-савском (Кяхтой) значительная часть денежных средств была захвачена красными. Перед окончательным разгромом в дивизионной кассе оставалось лишь несколько тысяч рублей серебром. Но незадолго до краха, когда дивизия еще стояла в Урге, один ящик с деньгами был отдан под контроль интендантского чиновника Коковина, который вместе с начальником штаба Ивановским бежал на автомашине из Урги, прихватив и этот ящик, благополучно доставленный затем в отряд у озера Буир-Нур. Здесь специальная комиссия приняла «по акту от Коковина нижеследующие ценности: 3 пуда 37 фунтов золота (т.е. около 64,3 кг. — Е.К.), 4 пуда серебра, 1800 руб. банковским серебром, 2 пуда ямбами и рубленным серебром и 1400 американских долларов».
Очевидно, речь идет именно о тех самых «сокровищах барона», которые якобы по его указанию были запрятаны в районе озера Буир-Нур. Однако ни о чем таком автор даже не упоминает. Вероятно, окончательная судьба остатков золота дивизии была просто неизвестна. Часть денег, по утверждению Князева, была роздана чинам Буирнорского отряда, прибывшим из Урги легкораненым казакам и всем другим унгерновцам (по 50 руб. золотом на каждого). Что не успели раздать, было конфисковано подоспевшими китайскими военными. Ивановский и Коковин смогли все же увезти свое золото по КВЖД в Харбин и далее, но когда они добрались до Владивостока, там оно было у них отобрано большевиками...
Возникает интересный вопрос: почему даже в самых последних публикациях о «золоте Унгерна» не рассматриваются сведения, изложенные в достаточно доступной ныне книге Н.Н.Князева? Думаю, авторы публикаций умышленно не хотят снижать накал страстей вокруг сенсационной темы. Поэтому и продолжают жить старые авантюрные версии вроде той, что изложена 70 лет назад Гроховским.
В том же 1928 году наряду с его книгой в Харбине вышел в свет весьма солидный, объемистый труд В.А.Кормазова «Экономический очерк Барги». К нему приложена детальная карта естественных богатств Барги с подробным и точным указанием различных проявлений полезных ископаемых, обозначены границы концессионных отводов. В том числе и... концессия Гроховского. Да, да! Оказывается, он работал в Барге не только как геолог в концессиях Верхнсамурской золотопромышленной компании, но и сам был владельцем одной из концессий! Описания этой концессии в книге нет. Видно, уж больно убогий по природным ресурсам отвод достался Гроховскому... Но неужели, беря отвод, он не знал об этом? Профессиональный горный инженер, отработавший в Барге несколько лет, знавший ее лучше, чем кто-либо другой? Что же он тогда хотел найти в пределах своего отвода, территория которого простиралась в широкой полосе, протянувшейся от озера Далай-Нор на северо-западе к озеру Буир-Нур и далее на юго-восток вдоль реки Халхин-Гол до Большого Хингана? Ну конечно же, инженер Гроховский собирался найти в пределах своего отвода... сокровища барона! Искал, не афишируя, в течение нескольких лет, упорно и методично, как положено профессиональному поисковику-геологу.
Увы, успехом поиски не увенчались и где-то к 1926 — 1927 годах были прекращены. Сам же Гроховский, поняв или узнав позднее из более достоверных источников, что никакого клада в районе озера Буир-Нур нет, решает все же еще раз пощекотать нервы харбинским обывателям, а заодно подогреть интерес к подготовленной им книге. Жаль было просто так расставаться с несбывшейся мечтой своей молодости о сказочных богатствах, упрятанных белым бароном в маньчжурской земле, и он решил сохранить ее в своей книге: пусть и другие помечтают.
Так легенда о сокровищах Унгерна вновь засверкала, маня и завлекая читателей. Успех книги и высокий гонорар автору были обеспечены. Для человека на положении эмигранта, порядочно погоревшего на концессиях, это было нелишне...
Видимо, пришло время и нам расстаться, наконец, с манящей легендой о золоте Унгерна.
Автор Евгений Кириллов
Были-небыли: Страх
Страх появился внезапно, почти сразу после того как улетел высадивший нас вертолет. Мы поняли, что оказались один на один с тайгой. Мы — это четверо сорокалетних городских мужиков, дерзнувших бросить вызов дикому зверю, гнусу, холоду, голоду и прочему — всем тем опасностям, что олицетворяла для нас глухая эвенкийская тайга.
Первая запись в дневнике Вити Гладких (нашего завхоза и повара), сделанная почти сразу после отлета вертолета: «Все! Мы остались одни на берегу речки Богарикты в 250 км от Туры. Жутковато немного. Ружья привели в боевую готовность... Мало ли что. На помощь никто не придет». Первое проявление чувства страха, который мы все испытали, первая эмоция. Правда, сначала это был даже не страх, а какая-то необъяснимая волчья тоска.
Целыми днями мы ловили рыбу — хариусов и ленков. Конечно, не было необходимости в каких-то изощренных снастях и насадках. В речку, рядом с палаткой мы ставили на ночь «дуролов» и каждое утро снимали с крючка одну рыбину. В конце концов это стало привычным делом — как достать газету из почтового ящика. Порой казалось, что и рыбина, поначалу совершенно невидимая из-за своей окраски в этой прозрачной мелкой воде, одна и та же. Завидев нас, хариус начинал метаться, но скоро утомлялся и позволял взять себя чуть ли не голыми руками. В первой половине дня мы разбредались с удочками вверх и вниз по речке, выискивая перекаты поглубже, и надергивали за день с быстрин целое ведро. Хитрость была в том, чтобы непрерывно менять место лова, поскольку каждая рыбина паслась на определенной, своей акватории.
Отправлялись ли мы к верховью, к высокой горе, откуда брала начало наша речушка, или на пять-шесть километров спускались по течению, ружья постоянно были при нас. И дело было не в том, что хотелось подстрелить какую-нибудь съедобную птицу (которых, кстати, не оказалось — за две недели мы, можно сказать, не видели ни птицы, ни зверя), и даже не в том, что боялись нападения медведя или росомахи (которых оказалось там не больше, чем птицы). Настоящий страх был в другом. Никто из нас не решался уйти подальше от реки, в тайгу вовсе не из-за опасности встречи со зверем.
Витя записал в своем дневнике: «Лезут в голову дурные и тягостные мысли, сердце иногда сжимает необъяснимый страх перед грандиозной и необъятной тайгой. И тебе кажется, что ты маленькая песчинка в этой грозной стихии».
За ягодами мы заходили в лес недалеко — пока сквозь стволы лиственниц просматривалась палатка. Благо голубики и брусники вокруг было видимо-невидимо.
Как-то я отправился на другую сторону речки, в тайгу. Походил минут двадцать-тридцать и вернулся. Командор (Боря Поплавский) спросил: что, дескать, так быстро? Я ответил, что одному ходить опасно: по мху идешь, своих шагов и то не слышишь, а зверя — тем более. Абсолютная тишина. Она, эта космическая тишина, навалилась сразу, как пропали за деревьями звуки бегущей по порогам речки. Навалилась и плотно обхватила душу, доведя меня, здорового мужика, военного, почти до паники. Особенно смущало равнодушие окружающей природы: ни деревьям, ни кустам, ни травам не было до меня ровно никакого дела. В памяти всплыли строки Пушкина: «Младая будет жизнь играть, и равнодушная природа красою вечною сиять». Я видел эту «равнодушную природу» вокруг себя здесь, сейчас. Именно равнодушную. А когда память выдала первую строчку строфы: «И пусть у гробового входа», — я уже не раздумывал, а повернулся и скорым шагом направился к лагерю.
Скорее всего найдутся те, кто посчитает все это «детскими» страхами. Но мне нисколько не стыдно признаться в них теперь, когда я знаю, что только еловый чурбан не испытывает похожих ощущений в подобной ситуации. Тем более, что в конце концов мы преодолели страх. Время шло, мы потихоньку осваивались, проложили в тайге свои тропы, вжились в среду и к тому времени, когда должен был прилететь за нами вертолет, уже почти сроднились с этим диким местом.
